Неточные совпадения
Ну поцелуйте же, не ждали? говорите!
Что ж, ради? Нет?
В лицо мне посмотрите.
Удивлены? и только? вот прием!
Как будто не прошло недели;
Как будто бы вчера вдвоем
Мы мочи нет друг другу надоели;
Ни на́волос любви! куда как хороши!
И между тем, не вспомнюсь, без души,
Я сорок пять часов, глаз мигом не прищуря,
Верст больше седьмисот пронесся, — ветер,
буря;
И растерялся весь, и
падал сколько раз —
И вот за подвиги награда!
Нехаева жила
в меблированных комнатах, последняя дверь
в конце длинного коридора, его слабо освещало окно, полузакрытое каким-то шкафом, окно упиралось
в бурую, гладкую стену, между стеклами окна и стеною тяжело
падал снег, серый, как пепел.
Вон и риф, с пеной бурунов, еще вчера грозивший нам смертью! «Я
в бурю всю ночь не
спал и молился за вас, — сказал нам один из оставшихся американских офицеров, кажется методист, — я поминутно ждал, что услышу пушечные выстрелы».
Как стал от игумена выходить, смотрю — один за дверь от меня прячется, да матерой такой, аршина
в полтора али больше росту, хвостище же толстый,
бурый, длинный, да концом хвоста
в щель дверную и
попади, а я не будь глуп, дверь-то вдруг и прихлопнул, да хвост-то ему и защемил.
Следующие два дня были дождливые,
в особенности последний. Лежа на кане, я нежился под одеялом. Вечером перед сном тазы последний раз вынули жар из печей и положили его посредине фанзы
в котел с золой. Ночью я проснулся от сильного шума. На дворе неистовствовала
буря, дождь хлестал по окнам. Я совершенно забыл, где мы находимся; мне казалось, что я
сплю в лесу, около костра, под открытым небом. Сквозь темноту я чуть-чуть увидел свет потухающих углей и испугался.
Лесной великан хмурился и только солидно покачивался из стороны
в сторону. Я вспомнил пургу около озера Ханка и снежную
бурю при переходе через Сихотэ-Алинь. Я слышал, как таза подкладывал дрова
в огонь и как шумело пламя костра, раздуваемое ветром. Потом все перепуталось, и я задремал. Около полуночи я проснулся. Дерсу и Китенбу не
спали и о чем-то говорили между собой. По интонации голосов я догадался, что они чем-то встревожены.
Утром меня разбудил шум дождя. Одевшись, я вышел на улицу. Низко бегущие над землей тучи, порывистый ветер и дождь живо напомнили мне
бурю на реке Билимбе. За ночь барометр
упал на 17 мм. Ветер несколько раз менял свое направление и к вечеру превратился
в настоящий шторм.
Олентьев и Марченко не беспокоились о нас. Они думали, что около озера Ханка мы нашли жилье и остались там ночевать. Я переобулся, напился чаю, лег у костра и крепко заснул. Мне грезилось, что я опять
попал в болото и кругом бушует снежная
буря. Я вскрикнул и сбросил с себя одеяло. Был вечер. На небе горели яркие звезды; длинной полосой протянулся Млечный Путь. Поднявшийся ночью ветер раздувал пламя костра и разносил искры по полю. По другую сторону огня
спал Дерсу.
Река Аохобе. — Лудева. — Береговая тропа. — Страшный зверь. — Три выстрела. — Бегство. —
Бурый медведь. — Трофей, закопанный
в землю. — Дерсу по следам восстанавливает картину борьбы с медведем. — Возвращение на бивак. — От реки Мутухе до Сеохобе. — Река Мутухе. — Отставшие перелетные птицы. — Лежбище сивучей. — Злоупотребление огнестрельным оружием. —
Пал. — Поиски бивака. — Дым и холодные утренники. — Озера около реки Сеохобе. — Хищничество китайцев
Очевидно, вскоре после того как зверек
попал в ловушку, его завалило снегом. Странно, почему зверолов не осмотрел свои ловушки перед тем, как уйти из тайги. Быть может, он обходил их, но разыгравшаяся
буря помешала ему дойти до крайних затесок, или он заболел и не мог уже более заниматься охотой. Долго ждал пойманный соболь своего хозяина, а весной, когда стаял снег, вороны расклевали дорогого хищника, и теперь от него остались только клочки шерсти и мелкие кости.
Но кроме врагов, бегающих по земле и отыскивающих чутьем свою добычу, такие же враги их летают и по воздуху: орлы, беркуты, большие ястреба готовы
напасть на зайца, как скоро почему-нибудь он бывает принужден оставить днем свое потаенное убежище, свое логово; если же это логово выбрано неудачно, не довольно закрыто травой или степным кустарником (разумеется,
в чистых полях), то непременно и там увидит его зоркий до невероятности черный беркут (степной орел), огромнейший и сильнейший из всех хищных птиц, похожий на копну сена, почерневшую от дождя, когда сидит на стогу или на сурчине, — увидит и, зашумев как
буря,
упадет на бедного зайца внезапно из облаков, унесет
в длинных и острых когтях на далекое расстояние и, опустясь на удобном месте, съест почти всего, с шерстью и мелкими костями.
Луна плыла среди небес
Без блеска, без лучей,
Налево был угрюмый лес,
Направо — Енисей.
Темно! Навстречу ни души,
Ямщик на козлах
спал,
Голодный волк
в лесной глуши
Пронзительно стонал,
Да ветер бился и ревел,
Играя на реке,
Да инородец где-то пел
На странном языке.
Суровым пафосом звучал
Неведомый язык
И пуще сердце надрывал,
Как
в бурю чайки крик…
Они
спят там ночью, они слышат все, что там происходит, когда
в огромные залы сквозь выбитые окна заглядывает луна или когда
в бурю в них врывается ветер.
Или вот опять ветер гудёт; стоишь
в лесу, наверху гул и треск, дождик льет,
буря вершины ломит, а внизу тихо, ни один сучок не шелохнется, ни одна капля дождя на тебя не
падет… ну, и почудишься тут божьему строению!
Вследствие
бури лодки были разделены друг от друга, расстались; Мельвиль
попал в восточный рукав и благополучно достиг Якутска, Чипп с экипажем пропал без вести, а де Лонг, имевший карту устьев Лены с обозначением только трех рукавов, которыми она впадает
в океан, ошибочно
попал в одну из глухих речек, которая шла параллельно северному рукаву Лены и терялась
в тундре.
Оба разбойника молчали. Вдруг свистнули над ними крылья, — и
бурый коршун
упал кувырком к ногам старика.
В то же время кречет Адраган плавно нырнул
в воздухе и пронесся мимо, не удостоив спуститься на свою жертву.
Длинная жесткая шерсть дымчато-бурого цвета
падала ему
в беспорядке на черную морду, так что почти вовсе не было видно умных глаз его.
По
бурому полю зреющей ржи запестрели широкие белые пятна и пошли ходенем;
в одном месте
падет будто с неба одно,
в другом — сядет широко другое и разом пойдут навстречу друг другу, сольются и оба исчезнут.
В его тяжелой голове путались мысли, во рту было сухо и противно от металлического вкуса. Он оглядел свою шляпу, поправил на ней павлинье перо и вспомнил, как ходил с мамашей покупать эту шляпу. Сунул он руку
в карман и достал оттуда комок
бурой, липкой замазки. Как эта замазка
попала ему
в карман? Он подумал, понюхал: пахнет медом. Ага, это еврейский пряник! Как он, бедный, размок!
—
Спи, старик,
спи, — послышался с печки спокойный голос Мотри. — Вот всегда так:
в бурю по ночам все Оксану зовет. И забыл, что Оксана уж давно на том свете. Ох-хо!
В народе ходили таинственные слухи о страшном преступлении, будто бы совершенном у их корня; поговаривали также, что ни одна из них не
упадет, не причинив кому-нибудь смерти; что тут прежде стояла третья сосна, которая
в бурю повалилась и задавила девочку.
Он пошёл быстро, обдумывая на ходу, что надо сказать сыну, придумал что-то очень строгое и достаточно ласковое, но, тихо отворив дверь
в комнату Ильи, всё забыл. Сын стоял на коленях, на стуле, упираясь локтями о подоконник, он смотрел
в багрово-дымное небо; сумрак наполнял маленькую комнату
бурой пылью; на стене,
в большой клетке, возился дрозд: собираясь
спать, чистил свой жёлтый нос.
Через несколько дней я принес рано утром булки знакомому доценту, холостяку, пьянице, и еще раз увидал Клопского. Он, должно быть, не
спал ночь, лицо у него было
бурое, глаза красны и опухли, — мне показалось, что он пьян. Толстенький доцент, пьяный до слез, сидел,
в нижнем белье и с гитарой
в руках, на полу среди хаоса сдвинутой мебели, пивных бутылок, сброшенной верхней одежды, — сидел, раскачиваясь, и рычал...
Было несомненно примечено, что если ночью срывается
буря и арфа на башне гудит так, что звуки долетают через пруды и парки
в деревню, то барин
в ту ночь не
спит и наутро встает мрачный и суровый и отдает какое-нибудь жестокое приказание, приводившее
в трепет сердца всех его многочисленных рабов.
— Ухорез, что и говорить. За удальство и сюда-те
попал. С каторги выбежал, шестеро
бурят напали — сам-друг от них отбился, вот он какой. Воин. Пашня ли ему, братец, на уме? Ему бы с Абрашкой с Ахметзяновым стакаться — они бы делов наделали, нашумели бы до моря, до кияну… Или бы на прииска… На приисках, говорит, я
в один день человеком стану, все ваше добро продам и выкуплю… И верно, — давно бы ему на приисках либо
в остроге быть, кабы не Марья.
Головщик наш Арефа тут же стоял и сразу его послушал и ударил: «Отверзу уста», а другие подхватили, и мы катавасию кричим,
бури вою сопротивляясь, а Лука смертного страха не боится и по мостовой цепи идет.
В одну минуту он один первый пролет перешел и на другой спущается… А далее? далее объяла его тьма, и не видно: идет он или уже
упал и крыгами проклятыми его
в пучину забуровило, и не знаем мы: молить ли о его спасении или рыдать за упокой его твердой и любочестивой души?
Завтра и послезавтра и
в целый ряд последующих дней у нас все шло по-прежнему: все наслаждались прекрасными днями погожего лета, два старшие мальчика пели под моими окнами «Anku dranku dri-li-dru», а окрещенный пеленашка
спал в своей коляске, как вдруг совершенно неожиданно вся эта тишь была прервана и возмущена набежавшею с моря страшною
бурею.
Кто недоволен выходкой моей,
Тот пусть идет
в журнальную контору,
С листком
в руках, с оравою друзей,
И, веруя их опытному взору,
Печатает анафему, злодей!..
Я кончил… Так! дописана страница.
Лампада гаснет… Есть всему граница —
Наполеонам,
бурям и войнам,
Тем более терпенью и… стихам,
Которые давно уж не звучали,
И вдруг с пера бог знает как
упали!..
В рыбачьей хижине сидит у огня Жанна, жена рыбака, и чинит старый парус. На дворе свистит и воет ветер и, плескаясь и разбиваясь о берег, гудят волны… На дворе темно и холодно, на море
буря, но
в рыбачьей хижине тепло и уютно. Земляной пол чисто выметен;
в печи не потух еще огонь; на полке блестит посуда. На кровати с опущенным белым пологом
спят пятеро детей под завывание бурного моря. Муж-рыбак с утра вышел на своей лодке
в море и не возвращался еще. Слышит рыбачка гул волн и рев ветра. Жутко Жанне.
В продолжение суток
буря утихла, и на другой день никто не
нападал на меня серьезно.
Лезу и проваливаюсь,
в своих тяжелых русских башмаках,
в тяжелом
буром, вроде как войлочном, платье сразу
падаю в воду (
в воду, а не
в море), а рыжий Володя меня вытаскивает и выливает воду из башмаков, а потом я рядом с башмаками сижу и
в платье сохну — чтобы мать не узнала.
Она лежала по обе стороны реки, громадная,
бурая, сожжённая солнцем, и только там, далеко на горизонте, еле видное старческим глазом, пышно волновалось золотое море пшеницы и прямо
в него
падало ослепительно яркое небо.
При сем, матушка, с превеликим прискорбием возвещаем вам, что известный вам человек
в прошедший вторник находился во едином месте и доподлинно узнал о
бурях и
напастях, хотящих на все ваши жительства восстати.
Обитель
спала. Только чириканье воробьев, прыгавших по скату крутой часовенной крыши, да щебетанье лесных птичек, гнездившихся
в кустах и деревьях кладбища, нарушали тишину раннего утра. Голубым паром поднимался туман с зеленеющих полей и
бурых, железистой ржавчиной крытых мочажин… С каждой минутой ярче и шире алела заря… Золотистыми перьями раскидывались по ней лучи скрытого еще за небосклоном светила.
Я не
спал… Глубокий мрак закинутой
в лесу избушки томил мою душу, и скорбный образ умершей девушки вставал
в темноте под глухие рыдания
бури…
Я не
спал.
В голове под шум
бури поднимались и летели одна за другой тяжелые мысли.
*
Через двести лет,
В снеговой октябрь,
Затряслась Нева,
Подымая рябь.
Утром встал народ
И на
бурю глядь:
На столбах висит
Сволочная знать.
Ай да славный люд!
Ау да Питер-град!
Но с чего же там
Пушки бьют
палят?
Бьют за городом,
Бьют из-за моря.
Понимай как хошь
Ты, душа моя!
Много
в эти дни
Совершилось дел.
Я пою о них,
Как спознать сумел.
Оголение и уплощение таинственной, глубокой «живой жизни» потрясает здесь душу почти мистическим ужасом. Подошел к жизни поганый «древний зверь», — и вот жизнь стала так проста, так анатомически-осязаема. С девушки воздушно-светлой, как утренняя греза, на наших глазах как будто
спадают одежды, она — уж просто тело, просто женское мясо. Взгляд зверя говорит ей: «Да, ты женщина, которая может принадлежать каждому и мне тоже», — и тянет ее к себе, и радостную утреннюю грезу превращает —
в бурую кобылку.
Часа через два
буря стала понемногу стихать. Ветер сделался слабее, и промежутки затишья между порывами стали более удлиненными. Сквозь дымовое отверстие
в крыше виднелось темное небо, покрытое тучами. Снег еще
падал, но уже чувствовалось влияние другой силы, которая должна была взять верх и успокоить разбушевавшуюся стихию, чтобы восстановить должный порядок на земле.
Когда поднималась такая
буря, все
в доме проникались трепетом и старались, как птицы перед грозою, спрятаться куда
попало, пока эта
буря пронесется.
И вот такие-то (или вроде того) матрикулы и подняли всю академическую
бурю. Мы на радостях с Неофитом Калининым вкушали сладкий отдых от зубренья и несколько дней не заглядывали
в университет. Мне захотелось узнать — получил ли я действительно средний балл, дающий кандидатскую степень, и пошел, еще ничего не зная, что
в это утро творилось
в университете, и
попал на двор, привлеченный чем-то необычайным.
И с этим Ермия так дунуло вспять, что он едва не задохся от
бури, и, открыв глаза, видит день, и он опять
в жилище Памфалона, и сам скоморох тут лежит,
упав на голом полу, и
спит, а его пес и разноперая птица дремлют…
Вас не поразят здесь дикие величественные виды, напоминающие поэтический мятеж стихий
в один из ужасных переворотов мира; вы не увидите здесь грозных утесов, этих ступеней, по коим шли титаны на брань с небом и с которых
пали, разбросав
в неровном бою обломки своих оружий, доныне пугающие воображение; вы не увидите на следах потопа, остывших, когда он стекал с остова земли, векового дуба, этого Оссиана лесов, воспевающего
в час
бури победу неба над землей; вы не услышите
в реве потока, брошенного из громовой длани, вечного отзыва тех богохульных криков, которые поражали слух природы
в ужасной борьбе создания с своим творцом.
Из всех трех главных действующих лиц нашего правдивого повествования долго не
спала эту ночь только Дарья Николаевна Иванова. Нравственная ломка, которую она совершила над собою при приеме тетки своего жениха, вызвала целую
бурю злобы
в ее сердце. Она понимала, кроме того, что начав эту игру, ей придется продолжать ее
в будущем, начиная с завтрашнего дня, когда надо будет явиться к этой «превосходительной карге», как она мысленно продолжала называть Глафиру Петровну, на ее «проклятый обед».
Они ждали рассказа о том, как горел он весь
в огне, сам себя не помня, как
бурею налетал на каре; как врубался
в него, рубил направо и налево; как сабля отведала мяса, и как он
падал в изнеможении, и тому подобное.
Такая
буря чувств, мыслей, воспоминаний вдруг поднялась
в его душе, что он не только не мог
спать, но не мог сидеть на месте и должен был вскочить с дивана и быстрыми шагами ходить по комнате.